Затруднения, встречаемые теорией

Эти затруднения и возражения могут быть разделены на четыре группы: во-первых, если виды произошли от других видов путем нечуствительных переходов, то почему же мы не видим по всюду бесчисленных форм? Почему вся природа представляет не хаос, а, наоборот, все виды, как мы это видим, хорошо разграничены?

Во-вторых, возможно ли, чтобы животное, например, с образом жизни и строением летучей мыши, могло образоваться путем изменения другого животного с совершенно иным образом жизни и строением? Можно ли поверить, что естественный отбор мог произвести, с одной стороны, орган такого ничтожного значения, каков хвост жирафа, служащий только для того, чтобы отгонять мух, а с другой стороны, такой изумительный орган, каким является глаз?

В-третьих, могут ли инстинкты быть приобретены и изменены путем естественного отбора? Что скажем мы о пчеле, которая строит соты и практически предвосхищает глубокие открытия математиков?

В-четвертых, как объясним мы себе тот факт, что виды при скрещивании оказываются бесплодными или производят бесплодное потомство, между тем как при скрещивании разновидностей плодовитость их не страдает?

I. Так как уже говорилось о том, что вымирание всегда сопутствует естественному отбору, то при образовании более совершенных потомков все промежуточные и родоначальные формы должны оказаться истребленными. Но, так как бесчисленные переходные формы все же существовали, то почему мы не встречаем их в несметном числе похороненными в земной коре? Ответ на этот вопрос заключается в том факте, что летопись эта далеко на так полна, как обыкновенно принято думать. Земная кора - обширный музей, но его естественные коллекции собирались очень несовершенным образом и лишь через долгие промежутки времени.

Такие связующие звенья обыкновенно не встречаются /или встречаются очень редко/ по следующим соображениям:

Родственные виды происходят от общего предка, и во время процесса их изменения каждый из них приспособился к условиям жизни в своей области, заместив и истребив свою родоначальную форму и все промежуточные разновидности, связывающие его прежнее состояние с современным. Так как родственные или замещающие виды, населяющие непрерывную область обыкновенно распределяются таким образом, что каждый распространен в широких пределах со сравнительно узкой нейтральной полосой между ними, где они довольно внезапно начинают редеть, и если мы возьмем изменчивый вид, занимающий весьма обширный ареал, то окажется, что две разновидности приспособлены к двум большим областям, а третья - к узкой промежуточной зоне. Следовательно, промежуточная разновидность, как существующая на малой и узкой площади, будет представлена меньшим числом особей, и, насколько я могу усмотреть, это правило действительно оправдывается на разновидностях в естественных условиях.

Всякая форма, представленная меньшим числом особей, как уже было замечено, имеет больше шансов быть истребленной, чем форма многочисленная.

Следовательно, свидетельство о их прежнем существовании можно найти только среди ископаемых остатков, сохранившихся, как мы сейчас покажем, в очень неполной, отрывочной летописи.

Я старался показать, что промежуточные разновидности мало-помалу вытесняются и истребляются, по мере того, как идет дальнейшее изменение и усовершенствование тех форм, которые они связывают. Но ведь в таком случае количество вымерших промежуточных форм должно быть поистине огромным в соответствии стем масштабом, в каком совершался процесс истребления. А геология не открывает нам такой непрерывной цепи организмов, и это, быть может, наиболее очевидное и серьезное возражение, которое может быть сделано против теории.

Прежде всего, нужно всегда помнить о том, какого рода промежуточные формы должны были, согласно теории, некогда существовать. Когда я рассматриваю какие-нибудь два вида, мне трудно преодолеть в себе желание создать в воображении формы, непосредственно /курсив Дарвина/ связывающие эти два вида. Но это совершенно неправильная точка зрения; мы должны всегда представлять себе формы, промежуточные между каждым данным видом и его общим, но неизвестным предком; а предок, конечно, должен был чем-нибудь отличаться от всех своих измененных потомков. Вот простая иллюстрация этого: трубастый голубь и дутыш оба произошли от скалистого голубя; если бы у нас были все промежуточные разновидности, когда-либо существовавшие, мы имели бы совершенно непрерывный ряд переходов между каждой из этих форм и скалистым голубем, но мы не имели бы разновидностей, прямо промежуточных между трубастым голубем и дутышем. То же бывает и с естественными видами.

По теории естественного отбора, все ныне живущие виды были связаны с родоначальным видом каждого рода различиями, не превышающим те, которыми различаются в настоящее время естественные и домашние разновидности одного и того же вида, а эти родоначальные виды, ныне в большинстве случаев вымершие, были, в свою очередь, подобным же образом связаны ос более древними формами, и так далее, постоянно сходясь и приближаясь к общему предку каждого большого класса. Таким образом, количество промежуточных звеньев между всеми живущими ныне и вымершими видами должно было быть непостижимо велико. И, конечно, если только эта теория верна, все они существовали на Земле.

Никогда не следует забывать, что очень немногие ископаемые виды были установлены и теперь известны по единственному и, нередко, неполному экземпляру или по немногим экземплярам, собранным на небольшом пространстве. Лишь небольшая часть земной поверхности была исследована геологически, и ни одна местность не исследована с достаточной полнотой, что доказывают важные открытия, которые ежегодно делаются в Европе. Совершенно мягкие организмы совсем не могут сохраняться. Раковины и кости разрушаются и исчезают, если остаются на дне моря в тех местах, где осадки не отлагаются. Было бы ошибкой думать, что осадки отлагаются почти по всему дну моря настолько быстро, чтобы ископаемые остатки могли бы быть засыпаны и сохраниться. Остатки, погребенные в песке или гравии, после поднятия слоев [из-под уровня моря] обыкновенно растворяются благодаря просачиванию дождевой воды, содержащей в себе углекислоту.

Но неполнота геологической летописи в значительной степени зависит от другой и более важной причины, а именно от того, что различные находящиеся рядом геологические пласты часто не являются следующими друг за другом по времени образования и  отделены большими временными промежутками.

Нетрудно, мне кажется, понять, почему геологические формации каждой страны почти всегда оказываются перемежающимися, т. е. не следуют без перерыва одна за другой. Когда я прослеживал на протяжении многих сотен миль берега Южной Америки (поднявшихся на несколько сот футов в течение недавнего периода) едва ли какой-либо другой факт поразил меня более, чем отсутствие каких бы то ни было недавних отложений, достаточно значительных, чтобы было чему сохраниться даже за короткий геологический период. Вдоль всего западного берега (обладающего своеобразной морской фауной) третичные слои так слабо развиты, что от фаун, сменявших здесь одна другую, вероятно, не сохранится до отдаленных времен никаких памятников.

Объясняется это, без сомнения, тем, что осадки прибрежной и сублиторальной полосы постоянно смываются, как скоро они, следуя за медленным и постепенным поднятием страны, вступают в область разрушительного действия берегового прибоя.

Отсюда можно заключить, что только чрезвычайно мощные и плотные массы осадка могут противостоять такому разрушению. Осадок значительной мощности и протяжения может отлагаться на медленно понижающемся дне мелкого моря. В этом случае море должно оставаться мелким и представлять условия, благоприятные для многих и разнообразных форм во все время, пока скорость опускания и быстрота накопления осадка почти уравновешивают одна другую, и, таким образом, может отложиться формация, богатая ископаемыми и достаточно мощная, чтобы устоять против той сильной денудации, которой она подвергается, когда поднимется /над уровнем моря/.

Я убежден, что почти все наши древние формации, в которых преобладают толщи богатые ископаемыми (курсив Дарвина), образовались таким образом при оседании [дна].

С другой стороны, пока дно моря остается неподвижным, мощные (курсив Дарвина) толщи не могут накопляться в мелководных областях, наиболее благоприятных для жизни. Еще менее это возможно в промежуточные периоды поднятия; или, вернее сказать, уже отложенные к тому времени слои должны обычно подвергаться разрушению по мере того, как они поднимаются и попадают в сферу действия морского прибоя.

Следовательно, вполне вероятно, что в некоторых частях света целые формации были полностью денудированы, и от них не осталось никакого следа.

Здесь заслуживает внимания еще одно замечание. Во время периодов поднятия, область суши и примыкающая к ней область мелководья увеличиваются, и при этом часто могут возникать новые стации; а все это, как было уже разъяснено. благоприятствует образованию новых разновидностей и видов; но именно к этим периодам и относятся обыкновенно пробелы в геологической летописи. С другой стороны, во время опускания обитаемая площадь и число обитателей должно сокращаться (за исключением форм, живущих у берегов континента, начинающего распадаться на архипелаг), и, следовательно, во время опускания должно происходить усиленное вымирание, и лишь немногие разновидности или виды могут возникнуть вновь, - а именно в эти-то периоды опускания и отлагались осадки, наиболее богатые ископаемыми.

Для того, чтобы можно было получить полную серию переходов между двумя формами из верхней и нижней частей одной и той же формации, отложение должно было накопляться непрерывно в продолжении долгого периода, достаточного для медленного процесса изменения [видов]; следовательно, отложение должно иметь весьма значительную мощность, и изменяющиеся виды должны жить все это время в той же самой области. Но такое точное соответствие между количеством приносимого осадка и быстротой опускания представляет, вероятно, редкую случайность, так как было замечено многими палеонтологами, что очень мощные отложения обыкновенно не содержат ископаемых организмов и что последние встречаются только  близ верхней или близ нижней границы таких отложений.

Так, если есть доля правды в этих замечаниях мы не имеем права рассчитывать на возможность найти в наших геологических формациях бесконечное число тех нечувствительных переходных форм, какими, согласно нашей теории, все прежние и современные виды одной и той же группы были связаны в одну длинную и разветвленную цепь жизни. Мы можем рассчитывать на нахождение лишь немногих звеньев, и их мы действительно находим, и даже если эти звенья очень близки между собой, но если они находятся в различных ярусах одной и той же формации, считаются многими палеонтологами за самостоятельные виды. Я не скрываю, что и не подозревал бы, сколь скудны геологические памятники в наилучше сохранившихся геологических разрезах, если бы отсутствие бесчисленных связующих звеньев между видами, жившими в начале и в конце каждой формации, не было столь веским аргументом против моей теории.

Есть еще одно затруднение, еще более серьезное. Это то обстоятельство, что виды, принадлежащие к различным главным отделам животного царства, внезапно появляются в самых нижних из известных нам пород с ископаемыми остатками. Большая часть аргументов, которые привели меня к убеждению, что все ныне существующие виды одной и той же группы произошли от одного прародителя, применимы с одинаковой силой и к древнейшим известным нам видам. Нельзя, например, сомневаться в том, что все кембрийские и силурийские трилобиты произошли от какого-нибудь одного ракообразного, которое должно было существовать задолго до кембрийского периода и которое, вероятно, сильно отличалось от всех известных нам животных.

Следовательно, если эта теория верна, не может быть сомнения в том, что прежде, чем отложился самый нижний кембрийский слой, прошли продолжительные периоды, столь же продолжительные или, вероятно, еще более продолжительные, чем весь промежуток между кембрийским периодом и нашими днями, и что в продолжении этих огромных периодов мир изобиловал живыми существами. /Наука указывает на довольно обширные сроки отвердения земной коры: меньше чем за 20 или более чем за 400 млн. лет назад; и это отвердение могло происходить не меньше, чем за 98 и не больше, чем за 200 млн. лет. Со времен кембрийского периода протекло, вероятно, около 60 млн. лет/, но это, судя по малому изменению форм со времени начала ледниковой эпохи, кажется очень коротким временем для тех многих и значительных изменений жизни, которые, несомненно, произошли со времени кембрийской формации, и предшествовавшие этому 140 млн. лет едва ли можно признать достаточными для развития разнообразных форм жизни, которые уже существовали в кембрийский период. Вероятно, впрочем, что в очень ранний период мир претерпевал более быстрые и более резкие изменения своих физических условий, чем те, которые совершаются ныне, а это, в соответствующей степени, вызвало и изменения у существовавших тогда организмов.

На вопрос, почему мы не находим богатых ископаемыми отложений, относящихся к этим предполагаемым древнейшим периодам, предшествовавшим кембрийской системе, я не могу дать удовлетворительного ответа.

Я прихожу к заключению, что большие океаны теперь представляют собой главные области опускания, большие архипелаги - представляют области колебаний уровня, а континенты - области поднятия. Но мы не имеем оснований думать, что положение вещей оставалось таким же с начала мира. Разве не могли области преобладающего поднятия изменяться в течении веков? В период. задолго предшествовавший кембрийской эпохе, континенты могли существовать там, где ныне расстилаются океаны, и океаны могли существовать там, где ныне находятся континенты. И мы не имеем оснований предполагать, что если бы, например, дно Тихого океана превратилось теперь в континент, мы могли бы распознать там осадочные формации более древние, чем кембрийские слои, предполагая, что они прежде там отлагались; потому что весьма легко могло случиться, что слои, опустившиеся на несколько миль ближе к центру земли и подвергавшиеся огромному давлению вышележащей воды, могли сильнее подвергнуться метаморфозу, чем слои, всегда остававшиеся ближе к поверхности.

Я смотрю на геологическую летопись как на историю мира, сохранившуюся не вполне и написанную на изменившемся языке, - историю, из которой у нас имеется только один 

последний том, касающийся только двух или трех стран. От этого тома сохранилась только в некоторых местах краткая глава, и на каждой странице только местами уцелело по несколько строчек. Каждое слово, более или менее различное в последовательных главах, представляет собой формы жизни, которые мы напрасно считаем появившимися внезапно. С такой точки зрения выше рассмотренные трудности значительно уменьшаются или даже исчезают.

II. Противники тех взглядов, которых я держусь, спрашивают, каким образом могло, например, сухопутное хищное животное превратиться в водное, ибо как могло существовать оно в своем переходном состоянии. Нетрудно показать, что и теперь существуют формы, представляющие все последовательные и близкие переходные ступени между совершенно сухопутными и водными; посмотрите на североамериканскую Mustela vision, имеющую перепонки между пальцами и напоминающую выдру своим мехом, короткими ногами и формой хвоста. Летом это животное кормится рыбой. за которой ныряет под воду, а в течении длинной зимы покидает замерзшие воды и охотится, подобно другим хорькам, на мышей и других сухопутных животных.

Обратимся к более сложному примеру. Если проследить ряд белок от животных с слегка приплюснутыми хвостами, через других - с слегка расширенной задней частью и мешковатой кожей на боках и далее обратиться к летучему лемуру (которого прежде относили к летучим мышам), то можно заметить постепенное увеличение складок кожи, переходящих у последнего в боковую перепонку, которая позволяет парить от одного дерева к другому /на расстояние от 20-ти до 40-ка метров/. Таким образом, можно объяснить как насекомоядное четвероногое могло превратиться в летучую мышь.

Разыскивая ступени через которые, постепенно совершенствуясь, прошел орган какого-либо вида, мы должны обратить внимание исключительно на его предков по прямой линии; но это едва ли когда осуществимо, и потому приходится останавливаться на других видах и родах той же группы, т.е. на боковых линиях, происходящих от того же общего предка, для того, чтобы узнать какие  были возможны ступени и какова степень вероятности передачи некоторых из этих ступеней в неизменном или мало измененном состоянии.

Но состояние одного и того же органа даже у различных классов может случайно пролить свет на те промежуточные ступени, через которые он проходил совершенствуясь.

Например, простейший орган, который можно назвать глазом, состоит из оптического нерва, окруженного пигментными клетками и прикрытого прозрачной кожицей, но без какого бы то ни было хрусталика или другого светопреломляющего тела.

Относительно насекомых известно, что многочисленные фасетки роговицы из больших сложных глаз представляют нестоящие хрусталики, а конусы заключают любопытно измененные нервные волокна.

В высшем отделе животного царства, именно у позвоночных, мы исходим от глаза, настолько простого, что он состоит, как у ланцетника, из маленького мешочка прозрачной кожи, снабженного нервом и выстланного пигментом. У рыб и пресмыкающихся, как заметил Оуэн, "амплитуда" переходов диоптических структур очень велика. Замечательно, что даже у человека, согласно такому высокому авторитету, как Вихров, прекрасный хрусталик образуется у зародыша из скопления клеток эпидермы, расположенных в мешковидной складке кожи. а стекловидное тело образуется из эмбриональной подкожной ткани.

Изменчивость будет вызывать незначительные изменения, размножение организмов будет увеличивать их число почти безгранично, а естественный отбор безошибочно будет выбирать каждое усовершенствование. Допустим, что этот процесс продолжается миллионы лет и в течении каждого года на миллионах разного рода особей; неужели мы не можем себе представить, что в результате получится живой оптический инструмент, настолько же превосходящий инструмент из стекла, насколько произведения Творца превышают произведения человека?

Во всех случаях, когда далекие друг от друга в систематическом отношении организмы снабжены сходными своеобразными органами, оказывается, что как бы велико ни было сходство этих органов по общему виду и функции, можно всегда обнаружить существенные различия между ними. Так, например, глаза у головоногих и у позвоночных с виду поразительно сходны; но в таких далеких группах ни малейшая доля сходства не может быть приписана унаследованию от общего предка.

На основании теории естественного отбора мы можем ясно понять почему он действует, только пользуясь каждым слабым последовательным уклонением; он никогда не может делать внезапных, больших скачков, а всегда продвигается короткими, но верными, хотя и медленными шагами.

На основании теории естественного отбора мы ясно усматриваем полный смысл старинного естественноисторического правила - Natura non facit saltum /Природа не делает скачков/. Это правило, если мы ограничимся только современными обитателями земли, не вполне верно, но если мы распространим его и на все существа жившие в прошлые времена, как нам известные, так и неизвестные, то на основании этой теории, оно должно оказаться безусловно верным.

Приложение к частям I и II: Чего не знал Дарвин

Часть III

Часть IV